Осень все больше становится похожа на представления о том, какой она должна быть. Как ребенок, выросший и начавший обнаруживать в зеркалах вместо себя одного из родителей…
В мочках моих ушей уже не настоящие, трепещущие на ветру птичьи перья, а металлические – под стать этой осени… теперь я поверила в ее необратимость…
Небо, оседающее на верхушках деревьев и крышах домов, протыкаемое тонкими блестящими шпилями, испускает серый туман. В нем легко заблудиться. В нем легко потеряться. В нем легко быть найденной не тем человеком. И случайно столкнувшись в дешевой кафешке с бывшей однокурсницей, начинаешь ощущать, как невольно становишься актрисой в ничьем спектакле по бездарной пьесе. И надо что-то сказать, а роль забыта: тогда, избегая рассказа о себе, начинаешь спрашивать, хотя совсем не интересуешься. И записываешь телефон, по которому никогда не позвонишь.
И вырываешься на этот условно свежий воздух, бежишь как можно дальше, не понимая, каким образом в этом необъятном Городе умудряешься сталкиваться только с теми, лишними, давно вынесенными за скобки.
А Осень тем временем венчается с Городом и берет тебя в поверенные, вовлекая в начинающийся за дверями храма прямо-таки языческий карнавал. И летят друг за другом листья, отраженные в лужах облака, разноцветные девичьи пальто, осыпающаяся со стен краска, дворовые кошки, трамвайные провода, собственные стихи, написанные красной пастой.
Во все это так легко провалиться.
Зайти в кофейню, никого там не обнаружить и, спокойно сев за столик у окна, открыть книгу. От славянской безудержности к западной сдержанности…
Внушить себе депрессию и кичиться этим…
И врать…
Осень теперь в сговоре с Городом, но она скоро закончится… вот только Город окажется навеки с ней повенчанным…
Но так ли это важно?