Эй, кто тут мастер испортить всем настроение? Короче, пока все про новые платьишки, игрушки, сброшенные жиры, а недавно еще и про тыквы, я про "хотите расскажу, как старого друга хоронила?". И я все еще продолжаю немного удивляться, когда после подобных излияний кто-то желает от меня отписаться. Не, не так, продолжаю удивляться, что кто-то, отягощенный ТДО, еще этого не сделал.Родиоша или, мать его, Володя (смерть - мастерица сбрасывать любые маски) умудрился помереть аккурат в день рождения моей дочери, о чем я уже и писала. Это значит, что, во-первых, дату своей смерти он сделал для меня незабываемой, а во-вторых, нехило так на будущее запятнал день, который, вообще-то, предназначался для Джинни. Однако же по поводу этого я испытываю куда меньше эмоций, чем можно было бы назвать адекватным ситуации. К вульгарному фарсу тоже вырабатывается толерантность.
На самом деле я думала, что я еще не пережила окончательно то шапито, те танцы со звездами, которые наличествовали в наших отношениях - Вовочка всегда, всегда мог с полоборота развести меня на эмоции: злость, отчаяние, ненависть, жалость, вину и всякое такое. Тут действует много факторов, почему именно так: и моя склонность к созависимости, которую всегда чувствуют алконавты; и его фантазии о роли, которую я могла бы сыграть в его жизни, настолько реалистичные, что он часто принимал что-то выдуманное за происходившее/существующее, что само по себе было дико; и несколько "приоткрытых" гештальтов из событий еще прошлого века. Но когда я узнала о его смерти, я о нем не плакала, вообще. И не потому что сработала какая-то защита, а потому что не испытываю боли. И это немножко пугает - вроде как со мной что-то не так, вроде как нельзя быть такой равнодушной. Если отношения не были радужными, надо хотя бы
"ха-ха, я приду станцевать на твоей могиле", но мне же и этого не хочется...
Почему-то уход одних людей потрясает больше, чем можно было догадываться, а других - меньше.
читать дальшеНо я решаю: раз уж меня уведомили, когда и где будет проходить "прощание", и в этот день я совершенно свободна, то надо посетить это действо. Ну, то есть я же не сделала для него ничего в жизни, но и он хотел, чтобы я сделала совсем не то, что я сама считала полезным, поэтому тут все равно не было бы ясности и определенности, только погружение и увязание в бесперспективных отношениях. Невозможно же договориться с человеком, который хочет, чтобы я жила в его квартире и пила с ним водку, в то время как я могла бы только помочь с поиском более сносных наркологических диспансеров и подбодрить в поисках работы или учебы. Тут действует принцип, которому не учат в России, но учат на загнивающем Западе: прежде чем кого-то спасать, убедись, что тебе это по силам, если нет - спасай себя одного. Вот я и слилась. Вот я и ничего не сделала. Но я же могу хотя бы прийти "попрощаться". Черт возьми, любой человек заслуживает, чтобы в такой момент рядом были те, кого он любил, это самый простой акт милосердия.
Поэтому я беру себя в руки и иду покупать цветы. Я считаю, что гвоздики на похоронах - это самый уёбищный штамп, а розы - нечто очень личное. Я знаю, что все эти ритуалы: свадьбы, рождения, похороны - если вокруг них есть какой-то человечий сходняк, сопровождаются массой предрассудков, стереотипов, правил. Там все время что-то нельзя и что-то неприлично. Я достаточно социализирована, чтобы знать, где границы уж совсем трэша, но в мелочах "плаваю". Поэтому я очень долго и придирчиво выбираю цветы и беру в результате две сливочно-белые хризантемы, похожие на два идеальных пушисто-пернатых шара. Белые хризантемы у меня становятся уже личными покойницкими цветами. А продавец, она решает сказать мне что-то ободряющее, она же понимает, что два цветочка, приобретаемые сосредоточенной тетенькой - это для кого-то мертвого, поэтому она говорит: "Хороший выбор, хризантемы хорошо переносят мороз". И тут я горжусь собой, потому что я сдерживаюсь и не отвечаю: "Без разницы, их все равно через пару часов сожгут". У меня постоянно что-то такое вертится на языке, Киса и Сирин говорят, что с моим чувством юмора можно Лукоморье закрывать.
Да, в тот день было ясно и морозно, снежно. Я посоветовалась с Яндексом, и он мне доверительно сообщил, что от нашего дома пешком до крематория будет на 4 минуты быстрее, чем на двух автобусах (сначала знакомым, а потом неведомым), но я все же не рискнула совершать такую масштабную прогулочку и прошла только вторые полдороги (потому что я очень не люблю ездить неизведанным маршрутом, о котором не знаю ни реального времени в пути, ни точного маршрута, ни интервала движения, а именно это сулила мне действительность). Топать там пришлось чуть больше, чем полтора километра, и первая часть пути оказалась слегка жутковатой: вялотекущие ремонтные работы, "объекты толерантности", народные тропы в ухабах, промзона, дымок крематория на горизонте - по ходу, у меня было некоторое количество шансов добраться туда чуть позже намеченного времени, но уже гарантировано. Киса сказал: "Ну ты даешь, пешком..."
Из тех, кого можно назвать друзьями, были только я, Киса, старшая сестра Молли и мой дачный сосед с женой. Финиста не отпустили с его работы, Молли с ее - не отпустили бы даже на собственные похороны. Ну, и всякие дяди, тети, бабушки. Говено помирать вот так-то, когда из всех, с кем ты дружил и кого любил, приходит только горстка дачных приятелей.
Тетя Наташа сказала: "Он мне говорил: мама, я никому не нужен". "Вы могли хотя бы ему звонить", - сказала она. А что ей на это ответишь? Что невозможно оставаться друзьями с алкоголиком, который не хочет лечиться? Все молчат, и я тоже. И я страшно собой горжусь, потому что когда она в очередной раз заводит про "вымоглибыемузвонить", я же могу и ответить. Те, кто меня знает не по кафешкам, в курсе, в какое хамло и интеллектуальное быдло я могу превратиться по случаю. Я могу сказать: "С вашим сыном никто не хотел общаться, потому что он спился. А спился он, потому что его никто не любил, и в первую очередь вы. Вы не научили его быть любимым, вы научили его только быть недостойным, поэтому он растоптал в себе все, что было в нем достойного - чтобы соответствовать вашему представлению о нем. С таким человеком можно общаться только через силу, только заставляя себя". Я могу сказать: "И знаете, что было особенно тяжело в общении с ним в последние годы? Он не хотел становиться лучше, но он хотел быть лучше других, поэтому он ничего не делал, а только пытался доказать, что другие хуже. Разговоры с ним все чаще сводились к тому, что он выискивал, за что тебя можно макнуть носом в дерьмо. Даже Финист не мог это вынести, хотя во всем, что касается веры в людей, Финист святой". Еще я могу сказать: "С ним никто не хотел общаться, потому что он считал взросление грехом. Каждый раз, когда кто-то решал жениться или выйти замуж, он разводил демагогию с проклятиями и замысловатой бранью в адрес того, с кем этот друг или подруга решал связать себя узами брака. Но не из ревности или зависти, а потому что взрослый мир с работами, детьми, отпусками и прочим его пугал. Он хотел всю жизнь пить пиво на лавочке со своими друганами и искать приключений на задницу, но ни за что не отвечать, и он не мог смириться с тем, что это перестает быть интересно всем его ровесникам. Он был похож на умственно отсталого, с которым возятся во дворе все новые поколения детей, он переходил из одной компании подростков в другую, когда более ранняя компания подрастала и разлеталась по вузам, и только инвалидность остановила этот хоровод". И в конце я могу добавить: "А лично я еще не могла с ним общаться, потому что невозможно поддерживать близкие отношения с человеком, который пытается диктовать тебе, с кем, когда, сколько и как ты можешь заниматься сексом, а с кем - не можешь. И в рекордные сроки сводит к этой теме любой личный разговор. Это даже не любовь, это - к доктору лечить голову".
Но с возрастом как-то незаметно учишься пользоваться правилами, по которым работает человеческое сообщество, не чтобы мама была довольна, а чтобы оберегать себя, в первую очередь. Я не знаю всех традиций и что где принято, потому что в разных местах для одних и тех же событий принято разное, но я знаю какие-то общие схемы, которые - удивительно - работают.
Я не испытываю правильных чувств, в том числе и на похоронах. Тут мной руководит скорее неведомая смесь интереса, смятения, неловкости и отстраненности. Но я прихожу, говорю "правильные" слова вроде: "Соболезную", - и это действует как пароль, тебя принимают, тебя считают нормальной. Потом ты угадываешь момент, в который надо кого-то обнять (кого ты в жизни никогда бы не обнял просто так). Это своего рода квест. Поэтому я и пишу, что горжусь собой: найти правильную линию поведения в такой ответственный момент не просто, даже если ты знаешь примерный алгоритм.
И тут понимаешь, в общем-то, каким чудовищем ты стала: ты не можешь уже стать частью горюющей толпы, ты как разведчик или инопланетянин, который с трезвым умом оценивает необходимость какого-то действия или слова и регистрирует про себя правильность выполнения - и сходит за своего.
Я думаю, это потому что я еще ни разу не была на похоронах действительно важных для меня людей и эмоционально-значимых.
Я вот думаю еще: зачем из покойников делают этих желтых восковых кукол, что это за похоронная мода? Что это за особенности кладбищенского мейк-апа? Почему нельзя просто "убрать" самый трэш, не превращая человека в манекен из музея мадам Тюссо?
Они такие странные в гробах, совершенно не похожи на самих себя, в таком виде я бы ни одного из них не опознала при необходимости...
А когда нужно закрывать крышку гроба, тетя Наташа кричит, чтобы Балласт, младший вовочкин брат, ее не касался и как будто это как-то связано со смертью их отца летом. А поп ей говорит, что родственники могут и должны, а она ему отвечает, что приметы и все такое... Собственно, зачем мне говорить тут что-то из области откровений кэпа, если "превратить похороны в шапито" - это тетинаташина несомненная прерогатива, которую отнимать у нее просто кощунственно.
Как-то и все, что еще можно рассказать про "прощание", "вот здесь кончалось все: обеды у Донона, интриги и чины, балет, текущий счет..." (с)
Вот так раскалывается и падает в Лету мое детство, каким бы оно ни было. Местами и вот таким, Володя-стайл, но уж какое есть.
Думая о том, как я пойду на это мероприятие, я ловила себя на мысли, что собираюсь на последний серьезный разговор с человеком, с которым не хочу ни о чем говорить. Но я же понимала и там, на месте, осознала окончательно, что это всего лишь встреча с поверженным драконом, который уже ничего не может тебе сделать. И вот оно, это странное, немножко стыдное чувство свободы.
Во всем, во всем без исключения порой приходится обнаруживать то, чему мамочка тебя не учила. Если бы Вовочка умел так же, ему бы не пришлось умирать.