а — @дневники: асоциальная сеть

суббота, 21 июля 2007

20:51

а

Savelle

"Когда ты начинаешь всматриваться в бездну, у тебя чай остывает" (с)

классификация

Алкоголь (деревен., элементар.) – был одним из основополагающих элементов нашего совместного летнего существования. Пили мы много – не глядя и не задумываясь. В одно лето девчонки в шутку вели статистику, я этого почти не помню, но сейчас они утверждают, что дело было следующим образом: нежирным крестом на календарике отмечались дни, когда мы пили не очень сильно, а жирным – когда ночные пьяные гуляния носили характер эпохальных событий. По словам все тех же «хронографов», «чистых» дней в этом страшном календаре было по штуке на месяц, а в основном же он пестрел жирными крестами, поставленными, видимо, на собственном здоровье. Конечно же, эта статистика не совсем верна, но все же не настолько, чтобы не быть принятой в учет. С большей или меньшей вероятностью она красноречиво свидетельствует о размахе осуществляемых нами алкокампаний.
(+ + +)Факторов, определивших масштабы возлияний, было несколько: начиная с того, что мы еще не обладали силой интеллекта, способной окинуть взглядом и предвосхитить все возможные плачевные последствия этих пьянок для наших неокрепших организмов, и заканчивая перспективами «всухую» искать общий язык с людьми, с которыми при наличии выбора мы никогда не стали бы общаться. Когда мы были маленькими детьми, все было проще, подросткам же потребовалось некое общее дело, то, что касалось бы нас всех в равной степени. Кроме того, мы были уже в возрасте опасного экспериментирования и желания казаться особо взрослыми, поэтому культура пития в нашем случае отдавала неженской брутальностью.
С другой стороны, наша вина в выборе напитка облегчается тем, что этот самый выбор был весьма невелик: ближайший сельский магазин располагался – и с того времени ничего не изменилось – в семи-восьми километрах от нашей деревни, и к слову будет сказано, что деревня наша находится в опасном отдалении от любых дорог, по которым могло бы проехать транспортное средство серьезнее велосипеда, поэтому ходить пришлось бы пешком. Эта альтернатива нас не устраивала, поэтому мы довольствовались малым, или скорее крепким, и со временем стали постоянными клиентами местного подпольного спиртоторговца дяди Гены.

О дяде Гене надо сказать особенно, дядя Гена был нашим высокоградусным ангелом-поителем, этиловым олигархом пятидесятидомовой деревни, затерянной среди лесов Псковской области, и тропа к его дому никогда не зарастала. Дядя Гена был стар и хромоног, любил потрепаться и крайне настороженно относился к людям двух категорий: к неизвестным и к должникам. Обычно он просил прийти пораньше, до того, как он ляжет спать, и в ответ на это мы обычно кивали головами. Но никогда не исполняли его просьбы: во-первых, мы были тяжелы на подъем (и, кроме того, до последнего рассчитывали, что этот вечер мы проведем за приличной и общественно одобряемой игрой в карты на раздевание), и когда, наконец, решались, собирали мятые десятирублевые купюры по карманам, снаряжали одного из братьев Городишениных (сначала это был Вова, но он так любил выпить, и не только в нашей компании, что со временем полностью вышел из одной, но попал во вторую опасную категорию черного списка дяди Гены, поэтому почетная должность гонца отошла к Юре), всучая в одну руку эти самые бумажки, а в другую – пластиковую бутылку из-под лимонада, наступала полночь, а, во-вторых, мы всегда приходили за добавкой.
Дядя Гена к этому времени обычно спал и, напоминаю, был он глух, поэтому осуществить сделку по купле-продаже спиртного ночью было крайне сложно не из-за препятствий, чинимых государством, а по причине вполне банальной неспособности людей достучаться друг до друга, принимавшей в нашем случае болезненно-буквальные формы.
Однажды осуществлять мероприятие по подъему дяди Гены с дополнительной тайной целью проконтролировать Вову в его пагубных пристрастиях к трепанию языком со всеми обладателями идентичного органа и к распитию общественного алкоголя была направлена я. Мы подошли к дому и постучались, но ответом нам, естественно, была оглушающая тишина. Тогда Вова решил переломить ситуацию и, сопровождаемый треском кустов, полез в дядигенин сад, объяснив это тем, что он знает, где именно стоит кровать спиртоторговца и в какое окно надо стучаться, чтобы усилия с максимальной вероятностью увенчались успехом. С минуту он ломился сквозь сирень или что там такое росло, а затем треск стих и в тишине раздался стук в окно и сиплый Вовин голос: «Дядя Гена-а… это я… Владимир»… Фраза эта оказалась настолько знаковой, что даже сейчас мы иногда ее вспоминаем.
Особые случаи составляли наши пятнично-субботне-воскресные походы на дискотеку в соседнюю деревню (см. Добручи). Перспектива того самого многокилометрового пути не позволяла нам проявлять обычную беспечность и брать мало. Бодрящего напитка непременно должно было хватить как минимум на дорогу, а как максимум на последующие совместные дозаправки во время дискотеки. Поэтому доставались сразу две (или как там получится) неизменно-двухлитровые пластиковые бутылки…
По дороге на дискотеку у нас были традиционные остановки: первая – сразу после переправы через реку, вторая – где-то через 700 метров у карьера, третья – еще метров через 500 у поворота на тропинку, отмеченного двумя маленькими пеньками… В принципе, особенности маршрута уже ясны. Последняя остановка была у самого въезда в деревню Добручи, у колонки с питьевой водой. И здесь надо признаться, что к закуске мы всегда относились с куда большим легкомыслием, чем к алкоголю, зачастую на всех нас мы имели пару огурцов и яблоко, либо же кусочек хлеба – полученную дольку (если ты уж никак не можешь пить без закусывания) надо было старательно ныкать и растягивать на весь вечер (без ложной скромности похвастаюсь, что лично я овладела этим мастерством в совершенстве). Вместе с тем, что дело происходило летом, это давало закономерный эффект, и по мере продвижения к последней стоянке мы уже были синими в какашку.
У колонки мы разливали последние дорожные порции, закуски не было и в помине, воды для запивания (а некоторые члены нашего дружного коллектива могли пить водку, только запивая ее) – тоже. Мы храбрились, пили, морщились, кто-нибудь из нас в надежде интересовалась: «Что, совсем ничего не осталось, даже запить?», ей нервно бросали: «Ничего, давай уже, пей, не микрофонь!». Несчастная глотала огненную воду, затем все мыли руки чистой питьевой водой из колонки и шли на покорение сельскодискотечных сомнительных вершин. Как можно догадаться, первым вопросом наутро был не «К кому это я прислонялась?» и не «Что случилось с моей курткой (джинсами, обувью, косметикой…)?» - эти вопросы задавались второй очередью, - а первым вопросом был: «А почему, если это была колонка с питьевой водой, мы опять забыли запивать из нее???». Вот уж правда, девичья память, помноженная на спиртовые пары – вещь непредсказуемая и загадоШная…
Но все же колонка была не главным местом для разворачивающихся событий. Перед посещением местного клуба-спортзала мы обычно заходили в гости к знакомцам и допивали там. Но были в этих визитах свои подводные камни в виде незапланированных малознакомых великовозрастных гостей, которые постоянно зарились на чужое спиртное… Если вдруг кто-то знаком с особенностями жизни в одиноких российских деревнях, то он сможет понять глубину экзистенциального отчаяния сельского жителя и немногочисленные способы заглушения оной, зачастую сводящиеся к неограниченному потреблению спиртосодержащих. Так вот эти самые товарищи брали наши драгоценные из-подлимонадные, наливали из них в граненые стаканы до краев и вовсе бесценный дядигенин спирт и делали так (а вот здесь надо показывать): хоп – спирт в глотку, хоп – наклон к голове ближайшей девушки или кого уж там получится, *звук, означающий глубокий вдох* - шумное занюхивание водки волосами. Этот их ритуал полностью выносил нас из сознания: у нас вызывало шок как количество одномоментно выпитого спиртного, так и преступное разбазаривание ни чьей-нибудь, а нашей выпивки, а больше всего – перспектива самой стать чьей-то закуской…
Кстати, в самом начале рассказа я пела оду неповторимому дяде Гене, но справедливости ради следует заметить, что он был не единственным нашим дилером. Была еще Рыжая Валька, но совсем уж эпизодически, была тетя Римма, но употребление ее бодяги было крайне несовместимо с желанием жить, и была Дубова. Когда Вова уже начал терять авторитет в глазах дяди Гены, а Юра еще был слишком мал, вожделенный напиток мы доставали преимущественно у нее. Ценность Дубовой как продавца заключалась также в том, что спирт она разбавляла сама. Обычно мы скидывались на пол-литра чистого, поэтому литровая бутылка заполнялась полностью – это было очень удобно, не требовало дополнительной суеты с разбавлением, в случае нехватки горячительного вполне можно было осуществить дополнительный забег к нашей благодетельнице, и было нам счастье. И омрачилось это счастье лишь однажды. В тот злосчастный день мы решили остановить выбор местопроведения банкета на городишенинской бане, там было натоплено, относительно светло и обстановка полностью располагала к длительному застолью, а посему решено было взять спирта ровно в два раза больше, и Вова был отослан с дважды ответственным поручением.
Когда он вернулся, и мы выпили по первой стопке, то никто ничего не понял. Все дружно скривились и выразили свое доходящее до крайней степени недоумение. И по горячим следам было установлено то, что и так понял разумный читатель, а именно: Вова пришел к Дубовой и сказал, что ему нужен литр, та не глядя взяла деньги и налила… по привычке, половину бутылки и разбавила. Вова без задней мысли перелил это дело в двухлитровую бутылку и разбавил до двух литров. А дальше все было так, как вы прочли в начале абзаца.
Впрочем, были и обратные ситуации. Как вы помните из начала этого затянувшегося повествования, бутылки для помещения в них алкоголя мы брали из-под лимонада, а сортов лимонада у нас, к сожалению, ограниченное количество. Поэтому получалось так, что в одной бутылке был разбавленный спирт, а в другой (совершенно от нее не отличающейся) – вода. Но были и светлые времена в нашей судьбе, когда спиртом торговали наши непосредственные знакомцы (см. Лисички), а значит, была и третья бутылка, как того и требует интрига, идентичная первым двум – с чистым спиртом. И был одно лето среди нас мальчик Рома, который очень гордился тем, что ни разу не пил чистый спирт. И вот под конец банкета, когда все уже были хороши, а мальчик Рома допился до того, что начал вспоминать то, что не следовало, и активно жалеть себя ненаглядного, он попросил налить ему водки. Надюха щедро плеснула в рюмку, он выпил и шепнул, мол, дай запить, и она, что характерно, тоже без задней мысли, протянула ему бутылку, в которой, по ее мнению, была вода. Протянула так честно и благородно, что даже те, что твердо знал, что вода в другой бутылке, поверили в искренность Надеждиного жеста.
Ромка глотнул, глаза его полезли на лоб, мгновенно вытеснили в небытие все ненужные мысли и единственным делом его жизни на те несколько секунд стало найти воду. Надо отдать ему должное, он не стал больше пытать счастья у бутылок-близнецов и, сворачивая мебель, помчался к ведру с водой… Отлипнув от него, он с горечью бросил что-то вроде: «Ну вот, после вашей деревни я уже все прошел», на что любовь его жизни Надюха только зло и насмешливо скривила свое прекрасное лицо.
Кстати, Ромка не единственный, кто попадал в такую ужасную ситуацию, Маринка тоже однажды была жертвой подмены бутылок, но эта история слишком трагична и мы не будем ее рассказывать…
Пили мы много… а однажды, когда я еще не была посвящена в таинство пития, а добрая часть нашей компании уже синячила не по-детски, я спросила у Вовочки (а он пил всегда как-то особенно отчаянно, и неслучайно его имя чаще всех остальных появляется в заметке, посвященной алкоголю), зачем он это делает. Он выдержал театральную паузу и пафосно изрек: «Чтобы заглушить душевную боль».
Сейчас совершенно точно я могу сказать, что эксперимент по заглушению боли провалился: Вовочка получил гангрену, расстался с ногой, и теперь одиноко царствует с престарелой сожительницей Галей в своей четырехкомнатной (однокомнатной с тремя кладовками) хрущевке. Маринка звонила ему, она всегда была самой человечной из всех нас, спрашивала, как дела и собирается ли он навестить нас в деревне, на что он завел свою традиционную волынку о том, насколько он несчастен, насколько ему не хотелось бы, чтобы мы его жалели, ведь он теперь инвалид. Ну что же, теперь у него хоть появился законный повод лить по себе слезы.
Как он – не знаю, а мы теперь пьем куда цивилизованнее, мы даже выучили названия и изготовителей вин... Ах, прощайте, дядя Гена, высокоградусный апостол нашей утерянной ранней юности!

Ангелы (тема задана Chris Hardy, личн., категор.) – конечно же, когда я была маленькой девочкой, восторженной школьницей, некой цоевской восьмиклассницей, ангелы были мне очень интересны. Идея крылатого одухотворенного человека слишком привлекательна для подростка – проста, отчасти философична, целомудренно чиста. Я, как и все прочие ровесники, очень много рисовала и таких, и сяких ангелов: многие из тех картинок потерялись за давностью лет, одна же до сих пор висит у меня на стене с маленькой фотографией Дмитрия Ревякина, вставленной в нижний правый угол рамы. Мне повезло, я умела рисовать. А сколько неуклюжих, непропорциональных, калечных гомункулусов кунстрамеровскими уродцами застыли на клетчатых листочках не обладавших талантом или хоть малейшим чувством вкуса девушек.
(+ + +)

@темы: энциклопедия персональных чудес, осколки памяти, дверь в лето