"Когда ты начинаешь всматриваться в бездну, у тебя чай остывает" (с)
Я написала небольшую сказку. Вот снова придуман человек, абсолютно живой и требующий к себе дальнейшего внимания. По всей видимости, она будет жить в Сиреневом городе.
Но не путайте. Мои герои различаются, как слуховые галлюцинации, которые могут быть снаружи и внутри головы. А это как-никак диагностический критерий.
Наполеон, Телль, Королева Марго, Дон Карлеоне и безымянная девочка – внутри.
Остальные – снаружи.
Но это не значит, что я люблю их меньше.
На этом пояснительная записка заканчивается, и далее следует сам текст.
Некоторые дети никогда не рождаются. Еще даже не слыша стука сердец женщин, которые не станут их матерями, они сжимаются в маленькие комочки, так сильно и безысходно, что скатываются за границу небытия.
Между пожелтевших станиц книги в синей обложке с названием в четыре буквы, первая и третья из которых М, ее нашли хатифнатты. Маленькие, отважные, безъязыкие странники, больше похожие на призраков, неизменно и необъяснимо стремящиеся всегда вперед, за сырой морской горизонт. На одной из своих многочисленных пристаней они подбросили ее, завернутую в тельняшку, в первый попавшийся карман.
- Наполеон, она такая красивая, давай ее оставим.
- Телль, ты с ума сошла. Зачем нам еще один ребенок? Тебе мало нашей безымянной малышки?
Но Телль – мечтательница. Ее вязкие темные глаза не видят за пределами пятнадцатиметровой пыльной комнаты. Ее сердца хватит каждому, кто в него постучится.
- Наполеон, мы ее вырастим.
- Да? Интересно, в кого? Ты посмотри на нас. Как ты будешь воспитывать ребенка на тонущем корабле?
- А что?! Что такого? Если бы ты не пропадал в своих невероятных походах, не думал бы только про них, а посмотрел бы вокруг, ты бы понял, что можно быть счастливым даже за чашкой самодельного кофе.
- Телль, - подает голос Королева Марго, - ну о чем ты? Наполеон прав. Нас и так слишком много.
Из своего угла ей вторит Дон Корлеоне:
- Нашей семье не нужны подкидыши…
Так она оказалась в тихой, словно остановившейся во времени, комнате – приюте детства, что стало мало одной девочке, которая однажды, проснувшись солнечным летним утром, поняла, что выросла. Она стряхнула с плеч детство, как мешающее платье, оно упало к ее ногам, и она легким движением отбросила его вот в эту самую комнату.
Пыль оседала на старых нескладных игрушках и книжках. На столе валялись забытые карандаши и фломастеры без колпачков, а большое трехстворчатое зеркало, отражая смотрящего в него человека, пририсовывало ему глаза Алисы Лидделл.
Дни в этой комнате не имеют названий, и сосчитать их невозможно, потому что считать дальше, чем до двух, здесь не получается. Здесь под кроватью прячутся чудовища, которых можно отпугнуть, выпив на ночь стакан молока. Здесь палочки, листочки, стеклышки готовы обернуться чем угодно в твоих руках.
Здесь она прожила очень много дней. В ней не прибавилось ни сантиметра. Но когда чудовища стали пугаться ее колючих мыслей больше, чем молока, она, закусив губу, как в воду, погрузила ладонь в книжку в синей обложке. А потом и вовсе нырнула в нее.
Она вынырнула на поверхность среди камышей и осоки. Прямо перед ней по колено в воде стоял мальчик и, закусив в углу рта трубку, ловил рыбу на самодельную удочку.
Он сдвинул брови в молчаливом вопросе. Она улыбнулась. Он взял ее за руку…
…Они жили в шалаше на берегу озера, и за все это время так и не сказали друг другу ни слова. Каждый вечер она жарила на огне пойманную им рыбу, а по ночам вязала гольфы и свитера из грубой шерсти. Он играл на дудочке простенькие песенки, а она танцевала босиком на мягкой траве.
Однажды он принес ей такие же, как у него, шляпу и накидку, поцеловал в холодный лоб, и начал разбирать шалаш. Они устроили большой костер и попрощались.
«Ты вернешься?» - спросила она глазами.
«Конечно» - ответил он.
Они повернулись спинами друг к другу и пошли в разные стороны…
Он пришел в Муми-долину, она – в Сиреневый город…
Маленькая, не выше ребенка, девушка в большой шляпе, скрывающей глаза: тулья колпаком, к полям пришиты колокольцы. На плечах темная накидка из грубой мешковины, а под ней – пахнущая морем старая тельняшка. На такой малышке она выглядит просторным платьем со слишком длинными рукавами.
Босоногая. Бледнокожая. Глаза в половину лица – темные и глубокие. Всегда мокрые черные волосы падают на спину.
Теперь ее знали именно такой.
Она никогда не ночует в одном и том же месте два раза подряд. Никогда не имея дома, она не знает, что это такое, и всегда находится в дороге. Странница-одиночка.
Она умеет говорить, но всегда молчит. Она знает, что у каждого слова есть свой вкус, и одни слова похожи на мятные карамельки, другие – на жирную жареную индейку, третьи – на манную кашу с комочками, четвертые – на пряные индийские яства. Еще с тех пор, как в замершей комнате она рисовала рыб на форзацах книг, а потом давала им имена, состоящие из одних согласных или одних несогласных букв, и эти рыбы устраивали войны, в схватках порождая певучие, кашляющие и задыхающиеся языки, она знает, что ни одно слово не должно быть произнесено напрасно.
Зато она умеет передавать самые сложные и неизъяснимые чувства одним соприкосновением обнаженных спин. Поэтому, когда она подрабатывает натурщицей, ее напарницы и напарники наотрез отказываются садиться к ней спиной. Только на одной картине вы можете увидеть ее с молодым парнишкой, стоящими друг к другу спиной и смотрящими в потолок. Он был очень храбрым, или, скорее, по-юношески заносчивым и сам вызвался позировать. Но все время, пока художник писал картину, слезы стояли в его глазах, а образ на полотне, после того, как картина была закончена, за ночь поседел.
Она любит ночевать рядом с водоемами и в предрассветных сумерках чертить портреты Снусмумрика на влажном песке.
Иногда по ночам она прокрадывается в детские спальни и заплетает ребятишкам волосы в косички. Если такие косички не расплетать до того времени, пока одна из куриц хозяина снесет яйцо с двойным желтком, ребенок вырастет талантливым музыкантом.
Один мальчик до сих пор носит ее косичку. Он удивительно играет на дудочке.
Когда она слышит его игру, она тут же начинает танцевать.
Это она научила детей отпугивать вредных чудовищ стаканом молока на ночь, пририсовывать двойкам в дневниках крылья и клювы и по запаху ветра определять, как сквернословят моряки в далеких океанах.
Иногда она сама ловит рыбу в озере, зажаривает ее на костре и раздает бездомным.
Сейчас она путешествует в поисках имени. Оказалось, что до последнего времени оно не было ей, нерожденному ребенку, нужным, но теперь обрести его стало невероятно важно. Все знают ее как невесту Снусмумрика.
А женщина, написавшая синюю книжку, уже умерла, и не сможет дать ей так необходимое имя. Ей придется искать его самой.
Но не путайте. Мои герои различаются, как слуховые галлюцинации, которые могут быть снаружи и внутри головы. А это как-никак диагностический критерий.
Наполеон, Телль, Королева Марго, Дон Карлеоне и безымянная девочка – внутри.
Остальные – снаружи.
Но это не значит, что я люблю их меньше.
На этом пояснительная записка заканчивается, и далее следует сам текст.
Некоторые дети никогда не рождаются. Еще даже не слыша стука сердец женщин, которые не станут их матерями, они сжимаются в маленькие комочки, так сильно и безысходно, что скатываются за границу небытия.
Между пожелтевших станиц книги в синей обложке с названием в четыре буквы, первая и третья из которых М, ее нашли хатифнатты. Маленькие, отважные, безъязыкие странники, больше похожие на призраков, неизменно и необъяснимо стремящиеся всегда вперед, за сырой морской горизонт. На одной из своих многочисленных пристаней они подбросили ее, завернутую в тельняшку, в первый попавшийся карман.
- Наполеон, она такая красивая, давай ее оставим.
- Телль, ты с ума сошла. Зачем нам еще один ребенок? Тебе мало нашей безымянной малышки?
Но Телль – мечтательница. Ее вязкие темные глаза не видят за пределами пятнадцатиметровой пыльной комнаты. Ее сердца хватит каждому, кто в него постучится.
- Наполеон, мы ее вырастим.
- Да? Интересно, в кого? Ты посмотри на нас. Как ты будешь воспитывать ребенка на тонущем корабле?
- А что?! Что такого? Если бы ты не пропадал в своих невероятных походах, не думал бы только про них, а посмотрел бы вокруг, ты бы понял, что можно быть счастливым даже за чашкой самодельного кофе.
- Телль, - подает голос Королева Марго, - ну о чем ты? Наполеон прав. Нас и так слишком много.
Из своего угла ей вторит Дон Корлеоне:
- Нашей семье не нужны подкидыши…
Так она оказалась в тихой, словно остановившейся во времени, комнате – приюте детства, что стало мало одной девочке, которая однажды, проснувшись солнечным летним утром, поняла, что выросла. Она стряхнула с плеч детство, как мешающее платье, оно упало к ее ногам, и она легким движением отбросила его вот в эту самую комнату.
Пыль оседала на старых нескладных игрушках и книжках. На столе валялись забытые карандаши и фломастеры без колпачков, а большое трехстворчатое зеркало, отражая смотрящего в него человека, пририсовывало ему глаза Алисы Лидделл.
Дни в этой комнате не имеют названий, и сосчитать их невозможно, потому что считать дальше, чем до двух, здесь не получается. Здесь под кроватью прячутся чудовища, которых можно отпугнуть, выпив на ночь стакан молока. Здесь палочки, листочки, стеклышки готовы обернуться чем угодно в твоих руках.
Здесь она прожила очень много дней. В ней не прибавилось ни сантиметра. Но когда чудовища стали пугаться ее колючих мыслей больше, чем молока, она, закусив губу, как в воду, погрузила ладонь в книжку в синей обложке. А потом и вовсе нырнула в нее.
Она вынырнула на поверхность среди камышей и осоки. Прямо перед ней по колено в воде стоял мальчик и, закусив в углу рта трубку, ловил рыбу на самодельную удочку.
Он сдвинул брови в молчаливом вопросе. Она улыбнулась. Он взял ее за руку…
…Они жили в шалаше на берегу озера, и за все это время так и не сказали друг другу ни слова. Каждый вечер она жарила на огне пойманную им рыбу, а по ночам вязала гольфы и свитера из грубой шерсти. Он играл на дудочке простенькие песенки, а она танцевала босиком на мягкой траве.
Однажды он принес ей такие же, как у него, шляпу и накидку, поцеловал в холодный лоб, и начал разбирать шалаш. Они устроили большой костер и попрощались.
«Ты вернешься?» - спросила она глазами.
«Конечно» - ответил он.
Они повернулись спинами друг к другу и пошли в разные стороны…
Он пришел в Муми-долину, она – в Сиреневый город…
Маленькая, не выше ребенка, девушка в большой шляпе, скрывающей глаза: тулья колпаком, к полям пришиты колокольцы. На плечах темная накидка из грубой мешковины, а под ней – пахнущая морем старая тельняшка. На такой малышке она выглядит просторным платьем со слишком длинными рукавами.
Босоногая. Бледнокожая. Глаза в половину лица – темные и глубокие. Всегда мокрые черные волосы падают на спину.
Теперь ее знали именно такой.
Она никогда не ночует в одном и том же месте два раза подряд. Никогда не имея дома, она не знает, что это такое, и всегда находится в дороге. Странница-одиночка.
Она умеет говорить, но всегда молчит. Она знает, что у каждого слова есть свой вкус, и одни слова похожи на мятные карамельки, другие – на жирную жареную индейку, третьи – на манную кашу с комочками, четвертые – на пряные индийские яства. Еще с тех пор, как в замершей комнате она рисовала рыб на форзацах книг, а потом давала им имена, состоящие из одних согласных или одних несогласных букв, и эти рыбы устраивали войны, в схватках порождая певучие, кашляющие и задыхающиеся языки, она знает, что ни одно слово не должно быть произнесено напрасно.
Зато она умеет передавать самые сложные и неизъяснимые чувства одним соприкосновением обнаженных спин. Поэтому, когда она подрабатывает натурщицей, ее напарницы и напарники наотрез отказываются садиться к ней спиной. Только на одной картине вы можете увидеть ее с молодым парнишкой, стоящими друг к другу спиной и смотрящими в потолок. Он был очень храбрым, или, скорее, по-юношески заносчивым и сам вызвался позировать. Но все время, пока художник писал картину, слезы стояли в его глазах, а образ на полотне, после того, как картина была закончена, за ночь поседел.
Она любит ночевать рядом с водоемами и в предрассветных сумерках чертить портреты Снусмумрика на влажном песке.
Иногда по ночам она прокрадывается в детские спальни и заплетает ребятишкам волосы в косички. Если такие косички не расплетать до того времени, пока одна из куриц хозяина снесет яйцо с двойным желтком, ребенок вырастет талантливым музыкантом.
Один мальчик до сих пор носит ее косичку. Он удивительно играет на дудочке.
Когда она слышит его игру, она тут же начинает танцевать.
Это она научила детей отпугивать вредных чудовищ стаканом молока на ночь, пририсовывать двойкам в дневниках крылья и клювы и по запаху ветра определять, как сквернословят моряки в далеких океанах.
Иногда она сама ловит рыбу в озере, зажаривает ее на костре и раздает бездомным.
Сейчас она путешествует в поисках имени. Оказалось, что до последнего времени оно не было ей, нерожденному ребенку, нужным, но теперь обрести его стало невероятно важно. Все знают ее как невесту Снусмумрика.
А женщина, написавшая синюю книжку, уже умерла, и не сможет дать ей так необходимое имя. Ей придется искать его самой.
Тонкие ленты в ярко-рыжих волосах и легкое белое платье а-ля прованс.
.jpg)
Некоторые картины, песни, фильмы становятся опорными точками. Вне личных рейтингов и хит-парадов, скорее над ними.
Б.И.Ч. был и остается удивительным человеком. Правда, между собой мы, говоря о нем, не использовали системную кличку. Звали просто Костиком, либо же Парамзей, немного искажая фамилию.
И только на сцене он позволяет себе показать свои чувства, которые никто и никогда не обнаружит в нем, общаясь в миру. Он преображается невероятно. Конечно же его музыку можно слушать, но его нужно смотреть. Его выступления в бабушкиных ночных сорочках, в трусах и носках (потому что после работы в приличном костюме как-то не пристало выходить на сцену рок-клуба), в девчачьей школьной форме советских времен. И все эти одежды надеты лицевой стороной, а вот душа наизнанку. И мальчик из сельской панк-группы с крашеными волосами и в рыжей футболочке нервно курит в первых рядах, потому что понимает, что его выступление с картинным лежанием на сцене десять минут назад не то, чтобы не катит, а вообще – не тащит, не хромает, не лежит.