"Когда ты начинаешь всматриваться в бездну, у тебя чай остывает" (с)
Даты их смерти совсем недалеко забегают за дату моего рождения.
Я как раз пошла в детский сад и целые часы проводила за столом, гоняя по тарелке и давясь остывшей водянистой кашей, ежедневно созерцая черный бумажный флажок в стаканчике из-под зубных щеток, которым награждали ребенка (всегда меня), последним заканчивающего завтрак. Мои кособокие красотки и грибочки из пластилина всегда были недостаточно хорошими, и неважно, что я уже свободно умела читать и считать – я уже тогда осваивала искусство быть аутсайдером, робинзоном на острове собственной ненужной гениальности.
А они уже начали ложиться в сырую холодную землю. Такие леденяще прекрасные и недоступные в своей смерти…
Я пошла в школу, и рисование ровненьких крючков как наиболее важный элемент обучения растянулось на долгие восемь лет.
А они в это время продолжали умирать…
К моменту моего перехода в другую школу и окончательного оформления моих эстетических вкусов в живых осталось только несколько Поэтов.
И не было никакого великого и ужасного рок-н-ролла, который предал нас или которого предали мы. Было только несколько Поэтов и десятки и сотни истероидных шакалов вокруг них. С тех пор, как для геройства стало недостаточно просто периодически выкрикивать: «Долой систему!», все они переквалифицировались из борцов в певцов. Есть еще несколько мальчиков из породы хорошистов – они, конечно, стараются, но им всегда не хватало роста, всего лишь 20-30 сантиметров, тех самых, благодаря которым становишься выше на голову…
Те немногие, кто выжил, уже абсолютно неприступны в своем одиночестве. Недосягаемы.
И я не знаю, на кого держать равнение.
Я никогда не была на могилах Поэтов. Я оправдывалась сама перед собой глупыми фразами, что не хочу помнить их умершими.
Но однажды прошлым летом я поехала в Ковалево. Это стало той самой точкой, где прямые пересеклись. И, наверное, надо было что-то понять, или почувствовать, или объяснить, но точка оказалась слишком маленькой, не вмещающей ни единого слова, ни даже самого тихого отзвука чувства. Я стояла и думала: «Вот здесь он лежит», но это не могло уложиться у меня в голове, а десятки ржавых маленьких колокольцев на деревьях молчали в застывшем горячем воздухе.
Но все же что-то произошло, изменилось, сломалось, надорвалось. Иногда на меня внезапно накатывает – «А ведь он прямо сейчас лежит там, в холодной земле». Мне становится страшно, потому что все мы бессильны, никто из нас не сможет согреть его… Даже если связать огромную шерстяную шаль, все, что можно укутать в нее – это надгробный камень…
Остается ощущение невыполненных обязательств и чувство ответственности за собственную жизнь. Не в смысле уберечься, а в смысле – приносить плоды.
Прекратить это тщательное выписывание крючков, встать во весь рост – и начать писать стихи…
Я как раз пошла в детский сад и целые часы проводила за столом, гоняя по тарелке и давясь остывшей водянистой кашей, ежедневно созерцая черный бумажный флажок в стаканчике из-под зубных щеток, которым награждали ребенка (
А они уже начали ложиться в сырую холодную землю. Такие леденяще прекрасные и недоступные в своей смерти…
Я пошла в школу, и рисование ровненьких крючков как наиболее важный элемент обучения растянулось на долгие восемь лет.
А они в это время продолжали умирать…
К моменту моего перехода в другую школу и окончательного оформления моих эстетических вкусов в живых осталось только несколько Поэтов.
И не было никакого великого и ужасного рок-н-ролла, который предал нас или которого предали мы. Было только несколько Поэтов и десятки и сотни истероидных шакалов вокруг них. С тех пор, как для геройства стало недостаточно просто периодически выкрикивать: «Долой систему!», все они переквалифицировались из борцов в певцов. Есть еще несколько мальчиков из породы хорошистов – они, конечно, стараются, но им всегда не хватало роста, всего лишь 20-30 сантиметров, тех самых, благодаря которым становишься выше на голову…
Те немногие, кто выжил, уже абсолютно неприступны в своем одиночестве. Недосягаемы.
И я не знаю, на кого держать равнение.
Я никогда не была на могилах Поэтов. Я оправдывалась сама перед собой глупыми фразами, что не хочу помнить их умершими.
Но однажды прошлым летом я поехала в Ковалево. Это стало той самой точкой, где прямые пересеклись. И, наверное, надо было что-то понять, или почувствовать, или объяснить, но точка оказалась слишком маленькой, не вмещающей ни единого слова, ни даже самого тихого отзвука чувства. Я стояла и думала: «Вот здесь он лежит», но это не могло уложиться у меня в голове, а десятки ржавых маленьких колокольцев на деревьях молчали в застывшем горячем воздухе.
Но все же что-то произошло, изменилось, сломалось, надорвалось. Иногда на меня внезапно накатывает – «А ведь он прямо сейчас лежит там, в холодной земле». Мне становится страшно, потому что все мы бессильны, никто из нас не сможет согреть его… Даже если связать огромную шерстяную шаль, все, что можно укутать в нее – это надгробный камень…
Остается ощущение невыполненных обязательств и чувство ответственности за собственную жизнь. Не в смысле уберечься, а в смысле – приносить плоды.
Прекратить это тщательное выписывание крючков, встать во весь рост – и начать писать стихи…
-
-
11.08.2007 в 18:17иногда, лучше уйти, чем, оставшись, начать разочаровыватЬ..